Автор: lujayne
Пейринг: Джотто|Тсуна
Ключ: обман
читать дальшеВремя действия: приблизительно 4YL!
Светит летнее солнце, по небу плывут редкие белые облака, столбик ртути в термометре, висящем у окна, почти достает до отметки 30. Легкий ветерок разгоняет духоту и дрожащее марево, и сейчас бы позвонить ребятам, прогуляться до реки и съесть по рожку с ванильным мороженым, но нет, надо сидеть и корпеть над учебниками. Потому что Реборн лютует, потому что скоро выпускные экзамены, потому что надо поступить в приличный вуз, а то как же босс мафии – и в какой-нибудь средней паршивости колледж. А такие страшные слова как интеграл, асимптота и абсцисса до сих пор стойко ассоциируются со средневековыми орудиями пыток. Тсуна в отчаянии вцепился в свои каштановые лохмы. Четвертый, черт его побери, час, седьмая кружка чая и надоело, и спать хочется так, что хоть спички в глаза вставляй, хотя ещё и трех дня нет. И голова сама опускается на удобно сложенные руки, и глаза закрываются, и накрывает как будто одеялом дрема. Тсуне снится, что они с ребятами на море, играют в волейбол, строят песочные замки, он видит их смех и счастливые улыбки, и от этого на душе становится тепло и радостно.
Просыпается Тсуна от удара кувалдой по многострадальной голове – Реборн вернулся. Уже который год этот ребенок вертит им и его жизнью так, как ему заблагорассудится, а неудачник-Тсуна все терпит, терпит и делает, что прикажут. Вот только сейчас репетитор не орет на него и не швыряется гранатами, а подозрительно тихо стоит на столе, спрятав глаза под тенью шляпы и сжав пухлые детские губы в жёсткую линию. За его спиной небо, успевшее стать золотисто-оранжевым, начинает краснеть, а у Тсуны странно начинает сосать под ложечкой.
- Что случилось?
- Девятый Вонгола умер сегодня. Удар. Завтра мы летим в Италию, послезавтра похороны, со следующей недели ты начинаешь исполнять обязанности босса, Иемитсу и я будем тебе помогать.
И голос не дрогнул даже, только показался сухим. Насколько сухим может быть голос пятилетнего малыша. А у Тсуны все перевернулось и смешалось внутри. Жалость к человеку, который играл с ним в детстве, неверие, надежда на то, что это просто глупая жестокая шутка, страх из-за того, что ему вот-вот придется управлять такой огромной и страшной махиной, и что не хочется, и не готов, и провалится же, как пить дать провалится. Но он все равно послушно идет собирать чемоданы, прощается с друзьями, садится на следующий день на самолет до Палермо, и принимает неискренние соболезнования донов на похоронах, и на первом своем собрании капо официально вступает в должность. И все это кажется просто дурным сном, который вовремя не закончился. Так хочется, чтобы все эти люди с холодными и жесткими лицами, носящие пистолеты под полами пиджаков, и вся эта роскошь невероятно хорошо охраняемого особняка, и жгучее сицилийское солнце оказались просто длинным и очень реалистичным сном. Вот только это не сон, он это понимает, и к этому придется привыкать, придется учиться справляться, а это пугает.
Год прошел почти незаметно. За это время Тсуна смирился с новым родом занятий и свыкся со многим. Его больше не пугают его собственные капо, он научился без дрожи в коленках говорить с Занзасом, он стал увереннее и научился практически сам принимать решения и осознавать последствия этих решений. Практически потому что рядом все ещё есть отец и Реборн, которые незаметно огораживают его от большинства нелегальных операций, стычек и прочего. При этом они оба не имеют не малейшего представления, зачем они это делают, а только говорят себе и друг другу, мол, на следующее задание отправим посмотреть или расскажем на днях. Поэтому самое страшное, что видит в своей жизни Тсуна – это цифры в отчетах, обозначающие количество потерь, да иногда раны своих подчиненных. И если сначала это пугало, казалось настолько неправильным и диким, что хотелось бросить все и сбежать подальше от этого, то сейчас это просто рутина. Но когда консильери решает, что пора перестать откладывать жесткое знакомство сына с окружающим миром в долгий ящик, и берет его на допрос потенциального крота, Саваде становится действительно страшно. Он смотрит на то, как его отец, человек, который менял ему пеленки, водил пару раз в кино и зоопарк, рассказывал на ночь сказки, укрывал одеялом и целовал в лоб, невозмутимо наблюдает за тем, как какого-то несчастного окунают головой в бочку с водой, пока он не начинает задыхаться, на то, как он пытается вырваться и почти смешно дрыгает ногами, и ему невыносимо хочется блевать. Когда жалкий человек, задыхающийся, со всклоченными мокрыми волосами и безумно бегающим взглядом говорит, наконец, что работал на семью Татталья, пуля пробивает его черепную коробку и выплескивает на белый кафель её содержимое. На этот же кафель десятого босса семьи Вонгола долго и мучительно рвет, сначала ужином, потом желчью. Когда и она заканчивается, отец протягивает ему стакан воды и полотенце. Хочется оттолкнуть эту руку, кричать на отца, спрашивая, за что он позволил втянуть своего сына в такое, может быть даже ударить его, но сил хватает только на то, чтобы сделать пару глотков воды, вытереть лицо полотенцем и с трудом выпрямить спину.
- Прости, сынок. Рано или поздно ты должен бы увидеть что-нибудь в этом роде.
Всего лишь ‘прости’ и понимающе сочувствующий тон. Как будто это как-то сгладит впечатление от увиденного. Отец провожает его до комнаты, хлопает по плечу и уходит. Савада достает из шкафа со стеклянной дверцей большую бутылку коллекционного коньяка, подаренную кем-то на совершеннолетие, с трудом откупоривает её, наливает половину стакана и выпивает залпом. На глазах выступают слезы, а желудок и глотку обжигает огнём. Никогда он ещё не пил в одиночку. Да и со своими Хранителями он это делал не так уж часто, только если случался особый повод. Но тогда это просто помогало веселиться, сделать что-то, о чем будет весело и стыдно вспоминать на утро. А сейчас ему просто хочется забыться и забыть увиденное сегодня, не думать о том, что такое на самом деле мафия, и сколько подобных, а может и ещё более страшных инцидентов произошло за прошедший год. И он давится горьким пойлом, так и стоя рядом с сервантом, второй, третий стакан, только чтобы быстрее почувствовать этот шум в голове, который не дает ни на чем толком сосредоточиться, который, возможно, вытеснит из головы картину пробитой головы и кровавой каши на потрескавшейся кафельной плитке. Алкоголь ударяет в голову после четвертого стакана, резко, как кувалда Реборна в тот злополучный вечер, и комната сразу начинает ползти куда-то вправо, а ноги кажутся ватными. Савада с горем пополам доходит до кровати и, не разуваясь, падает на темно-красное покрывало. Оно теперь ужасно напоминает кровь, и вот оно, кажется, даже стало жидким, и вот он уже тонет в нем, и, когда он уже готов захлебнуться, кто-то протягивает ему руку и помогает выбраться.
- Зачем же так неосторожно пить? Это не к лицу боссу.
Примо стоит рядом с ним совсем как живой, и Савада думает мельком, что вот она, белочка, но первый босс семьи Вонгола смотрится получше зеленых человечков.
- Почему? Почему на самом деле так страшно?
- Потому что после меня были те, кому плевать на защиту близких, кому хочется власти или наживы. Потому что то, что ты увидел – правда. Правда, от которой ты отгородился дубовым столом и бумагами, от которой спрятался как моллюск в раковине. Вот только от щели между створками тебе не избавится, и через эту щель всегда будет видно, что происходит вокруг, и изменить ты ничего не сможешь.
Мягкий, добрый и немного грустный голос. Вот только сожаления или поддержки, которые так сильно нужны Саваде, в нём нет ни капли. Этот голос прожигает, заставляет панику и чувство вины метаться под ребрами, вызывает дикое желание свернуться в комок.
- Но ты говорил, что моему поколению суждено вернуть все к истокам.
- А ты думал, что после того как придешь к власти все изменится само? Что если ты просто сядешь в кресло босса, будешь каждый день подписывать бумаги и читать отчеты, не видя цифрами за ними погибших людей, ты не только не испачкаешься сам, но и исправишь что-то?
Все тот же мягкий голос, не говорящий ни слова лжи, все так же бьющий молотом по мозгам. И снова Савада пытается оправдать себя, свои поступки, свою трусость и слабость, свое нежелание видеть очевидное. Он хочет спрятаться за спины людей с холодными глазами.
- Я делал то, что мне советовали отец и Реборн. Я не думал, что…
- А ты не думал, что их от этого не коробит уже? Может быть, в начале им и было страшно и мерзко, но с ними слишком много произошло. Им плевать, они делают то, что привыкли делать. И тебе уже почти плевать, потому что ты привык обманывать себя, привык думать, что если они так сказали, то верно.
И голос перестал уже быть спокойным, а стал, кажется, самим пламенем, как и фигура Примо, и вот теперь уже не кровь, а свет заполняет все.
- Хватит лгать себе, Тсуна. Ты не должен ничего менять, но ты можешь это сделать. Можешь, если вместо того, чтобы прятаться от того, что видишь, сделаешь это таким, чтобы оно перестало быть страшным.
Слова растворяются в наступающей тьме, и Тсуна проваливается в пьяное забытье. Когда он проснется и посмотрит на утреннее небо, он уже будет знать, что ему нужно сделать.